Немножко и ни о чем. Как всегда, раз уж про главтролля - то это Рыбе. А еще Мейге +)
Вообще, хотя, возможно, кому-то в это сложно поверить - я люблю Вол’джина. Несмотря на все то, что я ему не прощу.



***


Он убивал много, он убивал почти всегда - с удовольствием, и духи убитых им никогда не тревожили Темного Охотника.
Но сон этот - всегда один и тот же. Он стоит по колено в черной воде, на ней пляшут блики невидмого пожара. А в нескольких метрах от него вполоборота стоит Кхал’ак, с плотно сжатыми губами, в броне, алом плаще и с мечом. И вода вокруг нее еще чернее.
- Почему именно ты? - спрашивает она. - Я так долго искала. Почему ты?
Она словно воплощение всего самого отвратительного и мерзкого, что было в прошлом его народа. Бездумного завоевания, бессмысленной жестокости и развратной роскоши. Как может она быть так красива?
- Что будет с нашим народом, если те, с кем говорят боги, отворачиваются от него? Ты не должен принадлежать только своему племени. И уж тем более ты не должен принадлежать тем, для кого воля лоа - пустой звук.
Красива уже потому только, что зандаларка, одной лишь кровью Империи. Так могла бы выглядеть богиня, решившая принять смертный облик.
- Ты хотел власти? Ты хотел править? Но ведь я могла бы дать тебе это. Куда большую власть, чем ты получил сейчас. Если бы ты помог возрождению Империи - я бы жизнь отдала за тебя.
Он вздрагивает, потому что знает, что это правда, но не отвечает ей. Не потому, что у него нет ответов. Просто он столько разговорил их сам себе, что они превратились в бессмысленный набор слов.
- Ты хотя бы отомстил? - спрашивает она.
И тогда, наконец, Вол’джин начинает говорить. Он рассказывает ей про горящие корабли. Про бранднер, который, объятый пламенем, врезается во вражеский строй, уничтожая их ценой своей жизни. О том, что он - брандер. И что он до основания готов разрушить все, что недостойно быть возведено, даже если битва будет безнадежной. Будь это кровавая империя троллей или Орда, в которой забыли, что такое честь. И только это было его целью, которой он и добился, а все прочее не имеет никакого значения.
Она кивает со странной улыбкой, а потом поворачивается - и Вол’джин видит уродливую дыру у нее на горле, залитую кровью грудь. И тролль помнит, конечно, что Кхал’ак мертва, но каждую ночь успевает забыть, что убил ее он сам.
- Мой милый Вол’джин, - произносит она, и черная вода вокруг них идет рябью. - Хоть теперь-то не лги.
Кхал’ак оказывается совсем рядом, так, что он видит жемчуг в ее волосах, наклоняется к его лицу и шепчет - ласково почти:
- Брандеры сгорают вместе с кораблями, которые они уничтожили. Ты никогда не хотел так. Ты хотел выплыть.
- Хотел, - хрипло отвечает он, едва сдерживаясь, чтобы не протянуть руку, чтобы коснуться ее.
Нельзя - Вол’джин, конечно, достаточно силен, чтобы случайный призрак мог бы утянуть его за собой, но все же об осторожности не стоит забывать. Глаза Кхал’ак вдруг темнеют, оборачиваясь черными жемчужинами и, дрогнув, мучительный сон начинает таять.
- И я выплыл, - говорит он прежде, чем проснуться.
Последнее слово он скажет уже, когда откроет глаза. Когда будет смотреть в железный потолок крепости Громмаш. Или когда в очередной раз пройдет мимо трона, увенчанного клыками. Скажет, ища ее образ в отблеске огня на темной воде - пусть это будет всего лишь блик жаровни в чаше с вином.
- Потому, что я тролль.