Тоамна и Зан'Дар, пока без названия. Отрывок восьмой.


И еще одна картинка, ибо так и не смогли выбрать, что лучше.
Frozen by *merl1ncz on deviantART

Совместно с  Altavista

Данная часть на 99% посвящена Зан'Дару и имеет некую бразильско-сериальную предрасположенность. Хотя я, в целом, весьма довольна некоторыми местами. Короче говоря, самолюбования псто.

Стоило шаманам спуститься со склонов в долину, следом за ними начал спускаться ветер, награждая мягкую лапу накрывшего Альтерак снегопада ледяными когтями.
Вьюга шла по пятам, и теперь нечего было и думать, чтобы вернуться в лагерь – бурю придется пережидать на ближайшей заставе.
Сторожевые башни - это глаза лагеря: следить за передвижениями врага, замечать шпионов и передавать вести генералу, вот что было их главной задачей. Поэтому на заставах вокруг башен никогда не бывало слишком людно. За них редко случались стычки, а подкрепление обычно успевало прибыть по зову. И все же, на заставе, куда они завернули, было, пожалуй, слишком мало стражников – непривычно для базы, которая находится почти на границе владений клана.
- К восточной башне отряд уехал, - пояснил один из орков на удивленный вопрос Тоамны. – Наши припасы забрать. Теперь, видно, там на ночь и останутся – вон какую метель вы с собой привезли.
- Это мы можем, - улыбнулась троллиха в ответ.
- Да вы не переживайте, - успокаивающе сказал стражник, - Под такой вьюгой Стражи не пройдут. Никто не пройдет. Когда так метет, спать можно крепко. - Да вы не переживайте, - успокаивающе сказал стражник, - Под такой вьюгой Стражи не пройдут. Никто не пройдет. Когда так метет, спать можно крепко.

В этом была особая, странная прелесть – греться у жаровен в бараке, зная, что за стенами беснуется вьюга. Зная, что она – лучший и самый надежный защитник, который не подпустит к тебе врагов и будет охранять сон.
Тоамна, стоя у огня, расплетала косы, намокшие от растаявшего в тепле снега. На запястье негромко звякнули браслеты, немногие, которые остались – почти все уже растеряла. От длинных перчаток и верхней одежды они рвались часто.
Можно привыкнуть к холоду, к чужой неласковой земле и такой неудобной, громоздкой теплой одежде. Но когда выпадают спокойные минуты у огня, когда на плечи не давит тяжелый меховой плащ, вспоминаешь, что тебе ближе и роднее совсем иное. Вспоминаешь другие огни, очаги и костры, вспоминаешь другое солнце, жаркое, выкрашивающее траву в такой же рыжий цвет, как земля, на которой она растет. Ночи, которые нет нужды коротать в тесных бараках – можно ночевать прямо под открытым небом.
«Вся правда в том, что по сути та земля тебе ничуть не ближе Альтерака. Просто ты ее полюбила. Просто тебе нужен был дом. Нет, не надо сейчас о прошлом. Или… не о моем».
Троллиха подняла голову, отрывая взгляд от огня.
- Расскажи, что обещал, - ее глаза, смотрящие на Зан’Дара, были как будто подернуты дымкой.
Тролль, который уже несколько минут внимательно наблюдал за ее мягкими, скользящими движениями, за отстраненной улыбкой, что тенью трогала губы, молча протянул ей чашу с горячим вином.
«Веришь ли ты в эту ночь? Веришь ли в видения, которые оживают в огне?..»
- Я начну с самого начала. С песчаного берега на краю джунглей…
Он на мгновение зажмурился, и картины прошлого мгновенно возникли перед его глазами. Удивительно, насколько хорошо Зан’Дар помнил каждый момент своей жизни, будто с самого начала мог воспринимать окружающий мир отчетливо и беспристрастно, глазами взрослого. Он помнил все, с самых первых дней – и даже еще раньше. То, что не могла охватить память младенца, позже поведали духи: постепенно память шамана и память духов слились воедино, и спустя многие годы Зан’Дар уже не смог бы отделить их друг от друга.
- Меня нашли там, в переплетении корней старого дерева, - заговорил он, привычно растягивая слова, - Младенец, наскоро обтертый от крови, с еще свежей пуповиной, но мирно спящий - мать, успела накормить меня, перед тем как оставить в этой укромной колыбели из корней и листьев. Она выбрала это место не случайно: рядом проходила тропа и меня нашли прежде, чем я вновь успел проголодаться.
При мне было никаких знаков, которые позже помогли бы мне узнать, кто я такой: ни медальонов, ни амулетов, ни даже куска тряпицы, в которые заворачивают найденышей. У меня не было ничего из этого. Ни единого символа, который я мог бы хранить, как свою реликвию, как знак родства с предками. Духи свидетели, как я мальчишкой мечтал об это знаке! И как злился на мать: мне казалось, она из равнодушия лишила меня всяких намеков на наше родство. Почему она не оставила хотя бы весточки о себе? Хотя бы крошечного свидетельства о том, что мы были родичами?..
Лишь много позже я понял, почему ей пришлось так поступить.
Зан’Дар неторопливо полез за пазуху и достал длинную трубку. Плотно набивая ее табаком, он продолжил говорить:
- Тропу, рядом с которой я оказался, протоптали моряки. Рядом с этим берегом частенько останавливались корабли, чтобы пополнить запасы пресной воды. Мне повезло, что как раз в этот день торговое судно встало на якорь неподалеку от этого места. Матросы, шедшие к источнику, заметили меня и подобрали. Каким-то чудом я дотянул до ближайшего порта, где меня и оставили - на попечение низкорослой оравы моих будущих приемных родителей, дядек и теток, братьев и сестер.
Он поднял насмешливый взгляд на Тоамну и произнес:
- Я вырос среди гоблинов, они же дали мне это имя – Зан’Дар. Должно быть, они честно пытались выдумать что-нибудь, похожее на имена моих родичей, и в итоге, кажется, преуспели… но, увы, мое имя лишь _походит_ на имена троллей, на самом деле, оно не значит ровным счетом ничего, - он рассмеялся, - Забавно, не так ли? Впрочем, вправе ли я жаловаться? Это имя подходит мне больше, чем то, на которое я претендую по праву рождения.
Веришь ли, но я все еще считаю моих чуднЫх, маленьких опекунов, своими родичами. Ведь именно они вырастили меня и научили настоящему делу, они заботились обо мне –сначала, как о странной зверушке, и лишь много позже, видя мои успехи, смогли принять как равного. Я учился их ремеслу и, ко всеобщему удовольствию, у меня неплохо получалось. Но могли ли мои опекуны знать, что мое призвание погонит меня совсем по другим тропам?
Тролль потянулся к огню и, достав тонкую обугленную палочку, раскурил трубку.
Шаманка молча наблюдала за ним, так и не двинувшись с места с тех пор, как тролль начал говорить. Она была изумлена, хотя внешне и никак не выказывала своего удивления. Зан’Дар был… троллем, знающим – по крайне мере ей так казалось – себя и свой народ. Куда лучше самой шаманки понимающий, кем они являлись. Там, в покинутой деревне, он стоял между ней и духами племени, показывая ей истинное назначение их дара, был проводником, мостом между миром живых и миром духов. И духи знали его, принимали, как своего. Тоамна верила, что лоа, не покинь он алтарь, тоже принял бы шамана. Насчет себя она очень сильно сомневалась.
Троллихе с трудом верилось, что когда-то Зан’Дар был лишен всяких знаний о своих корнях, что его воспитал такой чужой народ.
«Это все наш дар. Ему рассказали. Посмотри на него – тебе нравится то, что ты видишь?
Для тебя несколько лет жизни среди орков стерли все прошлое, он, воспитанный гоблинами, сумел свое прошлое отыскать. Он принимал то, от чего ты отворачивалась, и стал тем, кем стал.
Но… я помню, чего я боялась. Я еще не дослушала».
- Слишком долгое вышло вступление, да? Но ведь у нас впереди целая ночь.
- Если уж слушать историю, пусть она будет долгой, - негромко откликнулась Тоамна. Уставившись в огонь, он некоторое время молча курил, и лишь после того, как табак как следует занялся, продолжил:
- Мой учитель, гоблин, от души смеялся, когда я рассказывал ему о том, как понимаю механизмы. Оживляя машину паром, ты принуждаешь духов воды работать на тебя. Вкладывая порох в ружье, ты заставляешь духов огня оживить пулю. Это был _мой способ_ договариваться с машинами и, вопреки насмешкам моих учителей, он работал. Неосознанно я применял к своему ремеслу понятия, смысла которых пока не понимал. К тому моменту, как мой дар проснулся во мне, я уже сделал первый шаг на пути к пониманию духов.
Облако душного, густого дыма набухает между Тоамной и ее собеседником. В мареве видны только глаза и отблески огня, пляшущие в их глубине. Не отрываясь от трубки, Зан’Дар продолжал говорить:
- Когда мне исполнилось шестнадцать, ко мне пришло мое первое видение, и в ту ночь я увидел свою мать, - короткая пауза и новое облако дыма, - Она была высокой и стройной, с таким же светлыми волосами и кожей, как у меня. Странно, но до тех пор я никогда не задумывался о своих настоящих сородичах. А между тем, вся моя внешность, даже некоторые мои повадки, упрямо твердили о том, кто я есть на самом деле. Но теперь мне больше не нужно было строить догадок: мое первое видение объясняло все. Я увидел историю моего рождения целиком – так, как мне показали ее духи.
Моя мать принадлежала к одному из небольших племен, что до сих пор обитают в Тернистой Долине. Их община не сохранила воспоминаний о мирных временах: они воевали всегда. С дикими зверями, с другими племенами и, конечно, с самым опасным и сильным соседом – с теми, что называли себя Гурубаши. Вообще-то, все племена долины вели свое родство от великой империи, но лишь одна община, самая сильная, называла себя истинными потомками Гурубаши. Это делало их еще более непримиримыми ко всем, кого они считали «отступниками».
Возможно, если бы у племени моей матери хватило сил, они могли бы спастись, уплыть за море, как поступило Темное Копье. Но племя моей матери было куда менее предприимчиво и куда более ослаблено, чем другие. Они не могли противостоять мощи Гурубаши, а потому в одну из ночей были истреблены захватчиками почти полностью. Спаслось лишь несколько женщин, и моя мать в их числе. Впрочем, можно ли было назвать это спасением? Женщин увели силой, чтобы соединить их кровь с ослабевающей кровью Гурубаши.
Моя мать была оценена выше других. Возможно, старый ведун мог действительно предугадывать будущее и заранее знал, какой плод принесет эта женщина. А возможно, старому ублюдку просто понравилась светлокожая и светловолосая «дикарка» - кто знает? Так или иначе, ее отдали старику и он, не смотря на кажущуюся немощность, смог распорядиться пленницей так, как следовало. Моя мать понесла ребенка – меня.
С тех пор, как ее положение перестало быть тайной, к матери стали относиться куда лучше, чем к пленнице, и вскоре она поняла почему. Ее чрево скрывало в себе плод, представляющий для старика (а значит, и для всего племени) необыкновенную ценность. Возможно, моя мать сама догадалась о планах ведуна, возможно, он сам имел глупость просветить ее, но, узнав о своем предназначении, моя мать решила во что бы то ни стало избавить себя и своего будущего ребенка от страшной участи. И, когда до разрешения от бремени оставалось всего пару дней, ей удалось сбежать.
Был ли виной тому тягучий голос тролля, ароматный, тяжелый дым его трубки или ее излишнее воображение, но Тоамна будто видела то, о чем он рассказывал, наяву. И от увиденного у нее мороз шел по коже. Шаманка поднесла к губам чашу, но сейчас ее не могло согреть ни вино, ни огонь жаровен.
«Мы сами уничтожаем друг друга. Последние осколки разбиваются от удара своих же сородичей. Да, Темному Копью, в отличие от многих других, повезло. Повезло так же, как матери Зан’Дара?.. Но мы выжили, и мы можем что-то сохранить, даже если нам самим ничего не останется».
Девушка прошла сквозь облако дыма, сев рядом с троллем. Ближе, чтобы их не разделяло даже бесплотное марево.
- Что они… что он хотел с тобой сделать?
Она могла смутно догадываться о том, что он не договаривал, но ей хотелось слышать из его уст все до конца.
- Уже тогда некоторые из Гурубаши – и старый ведун в их числе – вынашивали тайные планы по призванию в мир своего кровавого божества. Старик знал, что не доживет до того дня, когда все будет готово для свершения ритуала. Однако, он не мог позволить себе умереть – его знания и сила были слишком важны для их миссии. Много позже я спросил его: «Зачем я тебе нужен?», и он рассказал мне все, даже не пытаясь утаить страшную правду. Он владел знаниями, которые позволяли ему сохранить свой разум и силу даже после того, как погибнет его бренная оболочка. Он собирался продолжать жить, но не в виде живого трупа, а в новом молодом теле, которое сможет полностью принять его силу, а также не вызовет подозрений у его сородичей. Другими словами, ему нужен был сосуд, в который он сможет поместить свой разум, и сосудом этим был я.
Теперь ты понимаешь, почему для него было так важно вернуть сбежавшую пленницу?..
Зан’Дар снова замолчал, задумчиво глядя в огонь. За мерным шумом пламени почти не слышно было голосов метели, что упрямо завывали где-то далеко, за стенами их убежища. Только потрескивание огня в очаге и завораживающий танец пламени, пробуждающий к жизни давно забытые видения.
- Когда они нагнали мою мать пару дней спустя, чрево ее уже было пусто: она родила и спрятала своего отпрыска. Они пытались отыскать ребенка, но так и не смогли. Несмотря на близость своей смерти – а может, благодаря предчувствию скорого избавления от мучений – моя мать так и не сказал им, где спрятала ребенка. В тот день я был потерян для племени, хотя еще и не осознавал своей удачи.
Именно тогда я понял, почему мать не оставила мне никакого напоминания о себе. Должно быть, ей действительно хотелось подарить мне что-либо, в качестве безмолвного свидетельства ее любви: амулет или хотя бы прядь волос. Но она побоялась, что этот предмет сможет выдать преследователям мое местонахождение. Ради собственной безопасности, я не должен был вспоминать о ней. Мне нужно было начать свою жизнь с чистого листа и никогда не задумываться о собственном происхождении – я и не задумался бы, но… видение уже посетило меня. А вместе с видением пришел Зверь.
Видя безмолвный вопрос в глазах Тоамны, он пояснил:
- Он пробирается через завесу духов, как крадущийся змей. Старик-ведун, он всегда чувствовал себя за завесой лучше, чем в мире живых. Вот почему, когда я впервые обнаружил в себе дар и прикоснулся к завесе, я привлек к себе его внимание. Спустя много лет он наконец-то нашел меня, и со всем энтузиазмом принялся за мое обучение, - Зан’Дар грустно усмехнулся, - Прежде всего, он взялся за мои машины. Я неплохо «оживлял» их, но теперь они становились, пожалуй, слишком живыми. Представь себе шагающий механизм, одержимый «злыми духами», представь взрывчатку, чей запал может сработать просто так, без всякой видимой причины. Я становился опасен, это было очевидно для всех, к тому же… я и сам чувствовал нечто внутри себя. Нечто отвратительное, что с некоторых пор зрело во мне, как зловредный, гнилой нарыв.
В конце-концов, мои машины навели такого шороху в бухте, что гоблины решили отправить меня куда подальше. Мне предложили «пойти посмотреть мир», и я без сожалений согласился. Так было лучше для всех.
Я покинул свой дом, а старик – я называл его Зверем – безмолвной тенью сопровождал меня повсюду и продолжал учить меня.
- Он сам к тому времени был уже мертв? – спросила Тоамна.
Она тщетно пыталась представить, что мог чувствовать молодой шаман. Там, за гранью обитают те, кто много сильнее, хитрее, умнее и опытней тебя. Твой дар может стать игрушкой в их руках, а ты можешь потерять себя среди их голосов. Во время боя она по доброй воле доверялась дару, но здесь было совсем иное. Зан’Дар ни разу не назвал своего преследователя «отцом», что неудивительно.
«Что было бы, если бы мой отец был шаманом? Чему бы он меня учил, приходя из-за грани?»
- Мертв или наполовину мертв, - отвечая на вопрос Тоамны, проговорил шаман, - В любом случае, это не мешало ему преследовать меня. Потакая Зверю, я узнал, как охотиться, как убивать, как приносить жертвы его кровавому богу. Я не сопротивлялся. Это… успокаивало меня. Хотя в редкие моменты просветления я ужасался себе, но не знал иного способа справиться с собой, кроме как бежать – бежать, куда глаза глядят.
Так я оказался на Калимдоре.
Зан’Дар отложил на некоторое время свою трубку и внимательно взглянул в лицо шаманки:
- Не устала еще от моих историй?
Тоамна молчала, глядя сквозь - или внутрь? – него, как будто пытаясь разглядеть, что еще он недосказал.
«Вот она, обратная сторона. Вот от чего бесконечно убегала я сама. Предки могут дать память, знания, опыт, силу… а еще они приносят свои привычки, навязывают свои правила. В памяти нашего народа предостаточно крови, я не хотела учиться ее проливать. Я не хотела знать способы, какими ее проливали и имена богов, для которых это делали».
Она качнула головой, словно сбрасывая наваждение, и внимательно посмотрела в лицо мужчины.
«Я должна его испугаться? Или… когда мне следовало бы его испугаться?»
- И ты до сих пор спасаешься… подобным образом? – девушка продолжила прежде, чем он успел ответить. - Той ночью, в лесу, ты тоже убегал. От него?
- Я убегаю по привычке, - произнес Зан’Дар, - Это помогает не привлекать к себе лишнего внимания. Сейчас мною руководит лишь холодный расчет, но когда-то я не знал ничего, кроме ужаса. Должно быть, в те годы я был недалек от помешательства. Я убегал, останавливаясь лишь ради того, чтобы утолить Его голод, потом снова бежал, и снова пытался скрыться от преследующего меня Зверя. Стоит ли говорить, что все мои попытки не приносили результатов.
Не знаю, чем бы все закончилось, если бы я не встретил одного тролля.
Пауза и тень улыбки на его лице:
- Его звали Гун’Джил, - произнес Зан’Дар, все так же улыбаясь и глядя в огонь, - Он был уже не молод, но на удивление силен и крепок. А кем был я? Всего лишь ненормальным восемнадцатилетним подростком, который отчаянно нуждался в помощи. Меньше всего старому охотнику хотелось возиться со мной но, вопреки всему, он приютил меня. Должно быть, он сделал это потому, что видел во мне благодарного слушателя для своей науки.
Гун’Джил был одиночкой. Он жил один и охотился один. А еще он знал невероятно много об обычаях древних племен, о лоа и о ритуалах поклонения богам.
Шаманка улыбнулась следом за троллем, улыбнулась его потеплевшему голосу и своим мыслям одновременно.
«Одинокий охотник – какая знакомая история. Но какие же все-таки разные были у нас учителя… Должна ли я завидовать тому, каких наставников на своем пути встречал ты? Или лишний раз поблагодарить предков за своих? А быть может, дороги не так важны, все равно потом мы все выходим на один путь…»
- Он научил меня родному языку и тому, как совладать со Зверем.
«Пока ты не способен его победить, - говорил он, - Но можешь накормить. Поддайся зову крови и убивай. Но убивай расчетливо, не ради прихоти. Найди войну для себя, войну, которая сможет утолить его голод».
Война не заставила себя ждать: Орда собиралась под знамена Вождя, и такие, как мы, могли присоединиться к ее легионам. Я дрался за Орду, хотя по-настоящему не разделял ее целей. Эта война давала мне то, в чем я нуждался – возможность утолить голод.
Я побывал в нескольких кампаниях и участвовал во множестве стычек, но лишь спустя несколько лет мне удалось вернуться в родные места. Джунгли Тернистой Долины больше не страшили меня – напротив, я всей душой стремился вернуться туда. Я стал сильнее и уже умел совладать со своим Зверем. Я был вполне уверен в себе, и эта уверенность сыграла со мной дурную шутку.
Он снова замолчал, погрузившись в свои воспоминания. Удивительно, как четко запечатлелся в его памяти тот день – все, вплоть до запахов водорослей и рыбы, прибитых недавним штормом к пляжу. Берег завален плавником – гладкие, искореженные остовы некогда могучих деревьев. Среди этих мокрых костей он не сразу заметил фигурку на белом песке.
- Я увидел ее на пляже – кажется, она пыталась поймать краба и, судя по ее усердию, девчонка и вправду была голодна. Сказать, что я был поражен – значит, сильно приуменьшит мою тогдашнюю реакцию. Я, конечно, слышал об открытии Темного Портала, слышал и о странных чужаках, что явились следом, но одну из них я видел впервые. Меня поразила не столько ее внешность, сколько ее _дар_. Я чувствовал его так отчетливо, как назойливое жужжание москита у собственного уха. _Наш дар_. И чужие духи, - он покачал головой, - Не знаю, чего было тогда во мне больше – восхищения или ярости. Она была красива и она, несомненно, владела той же силой, что и я. Но она была _чужаком_, она пришла на мою землю в окружении собственных духов. Слабых духов! Духов другой земли! Я ненавидел ее за это, и все же… не мог не восхищаться ею. Я решил во чтобы то ни стало избавиться от этого навязчивого жужжания в собственном ухе. Она была врагом, слабым врагом, и она была женщиной. То, как я поступил с нею, было вполне предсказуемо.
Тоамна смотрела на мужчину и, вопреки всему, _понимала_ о чем он говорит. Ей была знакома эта ярость, этот гнев, когда видишь свой дар в руках чужака. На какой-то момент мир встает для тебя с ног на голову: как такое возможно, что силы, которые всегда были твоими верными союзниками, могут помогать твоему врагу? Но оцепенение проходит, и остается лишь пожирающее тебя желание исправить это недоразумение – а как еще назвать подобный факт? Возможно, шаманке просто повезло, что она ни разу не столкнулась с врагом, обладающим тем же даром, что она сама. Кто знает, что бы завопили тогда ее духи, что бы пробудили они в ней самой. А, может ее растерянность пересилила бы все остальное? Хватило бы ее гнева и ярости, чтобы сражаться против чужих духов, или она тоже была бы для кого-то всего лишь слабым врагом? И женщиной.
Возможно, Тоамне только казалось, что она понимала: холодок от слов тролля все равно пробегал по ее спине. Зан’Дар говорил так, будто заново переживал тот день, и шаманка догадывалась, что видит он в огне.
- Это с ней ты меня перепутал в облике волка? – в голосе девушки острой кромкой проскальзывает ревность.
Тоамна не смогла бы объяснить, была это ревность женщины или шамана, чей дар не сумели распознать, приняв за чужой, как не могла заставить себя скрыть неуместную эмоцию. Да и не хотела.
- Тогда ты говорил с ней, как с живой, значит, ты ее не убил?
- Не убил. Хотя, видят духи, я до сих пор не знаю, радоваться или сожалеть об этом. Стоило свернуть ей шею на третий или на четвертый день: это избавило бы меня от кучи проблем, а ее – от мучений.
Зан’Дар все чаще прерывал свою речь паузами: что он видел в эти секунды, закрывая глаза и вызывая из памяти картины прошлого? Тоамна не могла угадать, но могла почувствовать: прикоснуться самым краешком. А впрочем, и этого было вполне достаточно.
…Зверь. Совсем рядом. Жертва не сопротивляется: уже незачем. Да и чему сопротивляться, в конце концов? Он же не собирается ее убивать.
Великие духи! Ну разве можно иметь такие покорные, мокрые, как у какой-то тщедушной оленихи, глаза, и такое вот странное, блудливое тело. Словно и не девчонка перед ним, а какая-то демониха с хвостом и рогами. Оттянешь пальцем бледную губу, и увидишь острые, звериные зубы. Странная, непонятная тварь. И больше не плачет. Голоса чужих духов – все слабее, тише.
...Тише, милая, все хорошо. Проклятие, как хорошо!..
Она что-то лепечет на своем странном языке: знать бы, что именно. А впрочем, какое ему до того дело? Зверь наконец-то насытился, и можно отдохнуть. Она, кажется, спит. Он сам здорово устал, и уже почти засыпая, ленивая мысль: «Веревки… нож. Где я его оставил?..»
- Зачем лгать: я до сих пор вспоминаю о том случае с волнением. Перебираю воспоминания от скуки или от одиночества, в тайне, словно мальчишка, припрятавший в кармане «плохую» картинку. Почему этот эпизод так запомнился мне? Я был на войне, я убивал и грабил, я брал женщин, я поступал так, как велело мне право сильного и, видят духи, никогда не испытывал угрызений совести. Но почему именно эта женщина, именно этот день?..
«Что ты сделала, тупая девка! Проклятие, сколько крови…»
И ответ на непонятном, чужом языке. Смеется. Вся в крови, смеется, безумная.
- Она попыталась сбежать. Когда я нагнал ее, чуть не убила себя. Я ее вытянул, почти что с того света вернул, а потом отвез поближе к их заставе. Оставил и ушел: мне было плевать, пойдет ли она к своим, или, после всего, что я с ней сделал, решит утопиться в ближайшем ручье. Мне уже было не до того, - он покачал головой, - Ты и представить не можешь, как хреново мне было! Я сам тогда чуть не прирезал себя тем же самым ножом. И знаешь, что было хуже всего? Что это были те чертовы джунгли, может быть, то же самое место, где это ублюдок мою мать… вот так же… Проклятие, я же до сих пор и не задумывался всерьез, как это было. Но почему-то теперь четко видел: вот так и было. Я сам, в точности как он. И никакой, абсолютно никакой разницы между нами.
Снова недолгая пауза. Тоамна молчит и первый раз за разговор отводит глаза. Не потому, что не может смотреть на тролля: перевести дыхание. Едва заметно вздрагивает: слишком много в осколках чужого воспоминания-видения боли, отголосков безумия. Самого ли Зан’Дара, той девчонки?.. Дико, страшно, противно: вот только ни одна из этих эмоций не может целиком завладеть шаманкой, уступая место чему-то вроде растерянности.
«Духи, ну _что_ я должна испытывать сейчас? И почему мне… все равно?»
Разум понимает весь ужас, всю мерзость произнесенных и недосказанных слов. Разум очередной раз напоминает, чем обычно оборачивается слепое доверие. Разум говорит, но Тоамна вновь слушает совсем другие голоса. Может быть, просто уже слишком поздно, чтобы что-то могло оттолкнуть ее от Зан’Дара. Шаманка не оправдывала его в своих мыслях, но почему-то не могла – не хотела? – осуждать.
«Поздно судить. Это… прошло».
Неуместная, жесткая усмешка кривит губы: хорошо, что она отвернулась.
«Нет, не прошло, как он и сказал. Иначе не видел бы до сих пор девчонку в своих видениях… не думал бы, что видит».
И все же, ей не понять, не исправить и никак не помочь, даже что сказать, не знает. Да и не ждет шаман от нее никаких слов: продолжил, уже спокойно, сдержанно:
- Была в этой истории и положительная сторона: с тех пор я зарекся заигрывать со Зверем. У меня была сила, чтобы противостоять ему. Я чувствовал: теперь ее было достаточно. К тому же, я умел эту силу контролировать. Я понял: мой дар может не только уничтожать, но и дарить жизнь. Удивительная насмешка природы: что существо, вроде меня, имело подобный дар. Я упорно учился, чтобы исцелять. Я сражался с ним - с самим собой - и, наконец, смог без страха смотреть в свое отражение. Я больше не убегал - теперь я сам стал охотником.
- «Были свои учителя», да? – все так же, не поворачивая к нему головы.
«Насмешка? Искупление. А впрочем, духам виднее. В любом случае, он научился использовать этот дар, значит уже все не зря».
- На кого ты стал охотиться, на него? Но как?
- Я расскажу.
Они не смотрели друг на друга, и, вероятно, впервые за этот долгий рассказ зима, что была снаружи, проникла внутрь, к огню, и уселась между ними, как белая, нахохлившаяся птица.
«Не спеши оправдывать, не спеши судить. Не все слова еще сказаны. Если и вскрывать этот нарыв – то до конца. Еще пару капель гноя, и покажется свежая кровь.
Подумать только… ведь это впервые: от начала – и до конца. Сколько грязи, сколько боли накопилось. Должно быть, это слишком тяжело: вот так, разом. Но кому из нас все-таки тяжелее, ей или мне?..»
- Вероятно, в какой-то момент он все понял и стал нервничать. Его время кончалось, а я, как выяснилось, оказался слишком крепким орешком. И он стал судорожно искать другие варианты. Уже не ради Предназначения, не ради ритуалов и богов – ради того, чтобы выжить. У него уже не было дома: по Зул’Гурубу в очередной раз прокатилась волна гнева и возмездия, а также алчности и мародерства. Когда я пришел туда, уже ничего не осталось. Ни богов, ни силы, лишь жалкие осколки: все исчезло. А он… - тролль покачал головой, - он успел убежать. Вот тогда я и решил искать его. Мне показалось, что таким образом я смогу искупить все, что он причинил мне, и что я натворил сам. К тому же… мне просто нужна была цель. Со всеми своими духами, со всей своей силой, в реальной жизни я был еще более бесполезен, чем хромая лошадь на пашне. Нужно было чем-то заполнить, - он красноречиво постучал себя по груди, - вот здесь.
Зан’Дар бросил на шаманку быстрый взгляд, точно зная, что найдет понимание в ее глазах, и сразу же продолжил:
- Я снова пошел за Ордой: мои планы и планы Вождя частично совпадали. Я знал, что Орда давала приют многим, похожим на меня: таким же пустым. Среди этих людей мне было легко найти соратников. Мы бились бок о бок - ради наживы или ради мести, просто ради того, чтобы быть в строю. У каждого были свои причины, чтобы сражаться, но, так или иначе, всем нам казалось, что именно война наполняет наше существование смыслом, - он усмехнулся, глядя в огонь, - Это было то, что я искал: подобие племени. Я все чаще стал забывать о Звере и отклоняться от своих поисков. Так однажды, вслед за армиями Орды, я прошел через Темный Портал и вступил в сражение за эти бесполезные, опустошенные земли. Война набирала обороты, и все чаще заставляла нас объединяться со своими прошлыми врагами ради противостояния врагу общему. Сражаться плечом к плечу с человеком или с келдорай, штопать в лазарете раненных воинов Альянса: в те времена для меня это было обычным делом. Как звери, что соглашаются на перемирие в самые тяжкие дни засухи, мы приняли это обет ненападения, ради общей цели и ради выживания. Мое племя расширилось, и я спешил узнать как можно больше, пока перемирие позволяло нам говорить на одном языке. Больше всего я тяготел к знаниям тех, что владели этой землей.
Дренеи. Я ненавидел их, когда видел на своей земле, я презирал их духов, когда они вторгались в пределы моего собственного мира. Но здесь правила поменялись. Здесь _они_ были хозяевами, здесь давным-давно поселились _их_ духи, а я был чужаком. Не знаю почему, но это не вызвало во мне неприятия: напротив, я хотел узнать больше об этом умирающем мире и, быть может, попробовать понять его.
- Почему ты называешь дренеев хозяевами того мира? – Тоамна уже вновь повернулась, смотрела на тролля во все глаза, полные изумления и живого интереса.
Когда-то она жила совсем близко с порталом, но никогда не переходила на ту сторону: дороги легли иначе. Шаманка никогда не была там, но слышала о далеком мире очень много, из уст тех, кто в нем родился.
- Разве они сами не пришли туда когда-то, как гости? Тот мир принадлежал оркам… - девушка спрашивала с жадным любопытством. – Их духов ты там слышал?
- Орки, конечно, - шаман улыбнулся, видя нетерпение и любопытство в ее глазах, - Были и они. Орки были первыми, но со временем мир охотно признал и тех, кто пришел после. Любой может приспособится – любой, кто ступает по чужой земле с благоговением и почтением. Полагаю, что орки и изгнанники научились не разделять свои народы на «своих» и «чужих». Их духи тесно переплелись, как корни двух деревьев, растущих друг подле друга. Простая мораль, не так ли? Пересади росток в чужую землю, и он непременно попробует выжить. А если сумеет – то станет частью чужой земли, и врастет в нее корнями так крепко, что через пару лет будет невозможно разнять их. Земля принимает всех. Но знает ли она, что по вине этого безобидного маленького ростка через сотню или через тысячу лет, погибнет целый лес? И если знает, то почему не сопротивляется? Почему помогает только сильнейшему?
Я был очарован этой простой, жестокой и все еще недоступной для меня истиной. Добро и зло, сострадание и ненависть еще никогда не были так эфемерны, так неоднозначны. Я был ребенком, впервые задумавшимся о том, что мир, возможно, гораздо сложнее, чем говорят о нем сказки.
Я был ребенком, но я хотел учиться, и мои учителя охотно делились со мною знаниями. Они говорили о духах, об исцелении, о предсказаниях, о Свете, которому поклонялись, о странных существах, что прибыли из миров, непостижимых и далеких. Я не многое мог понять, но то, что было доступно мне, впитывал с жадностью. Постепенно я научился сносно говорить на их языке, и наше общение стало более полным.
А потом случилось кое-что неожиданное… хотя, почему неожиданное? Может быть, все эти дни я, сам не зная того, в тайне надеялся на это? На то, что в один день все-таки увижу ее. Ту девчонку на побережье. Мы встретились на одной из террас старого города и долго смотрели друг другу в глаза. Мы оба изменились: я носил знаки целителя, у нее на поясе были клинки. Как будто нас обоих вывернули наизнанку, и теперь мы стояли друг напротив друга, как странные, кривые отражения. Я заговорил с ней на ее языке, и она ответила: легко, равнодушно, словно видела меня впервые. Хотя я точно знал: она тоже узнала и тоже поняла. Вот тогда мне в голову и влез этот гадкий, маленький червь, моя проклятая навязчивая идея.
Я подумал: «Я могу измениться. И я могу окончательно победить его. Нужно лишь заслужить прощение – за все, что я сделал».
Зан’Дар криво усмехнулся:
- Знаешь, эти ребята, дренеи, здорово умеют молоть языком. Если бы ты пожила среди них пару недель, то наверняка тоже начала бы бредить светом и искуплением. Наверное, это их речи родили во мне эту идею, и я крепко вбил ее себе в голову – на долгие годы вперед.
- А как ты собирался узнать, что уже заслужил прощение? – задумчиво произнесла шаманка.
Странно было слышать от Зан’Дара подобные слова, узнать, что он мог когда-то стремиться к такой бесплотной цели.
«Разве можно придумать, найти себе искупление самому? Перед кем ты тогда оправдаешься – тоже только перед собой? Цену за все назначают силы, которые нам неподвластны: сами повернут твои дороги, приведут, куда надо. А тебе предстоит решить – готов и ты платить, готов ли очиститься. Только такая цена может считаться справедливой».
– Кто бы тебе об этом сказал?
- У меня было только одно зримое воплощение моей вины. Я подумал: если она простит меня, я искуплю свою вину. Если она поймет, что я изменился, значит, я и сам пойму, что окончательно избавился от Зверя. Это была идиотская идея, но ведь я был ребенком, помнишь? Одержимым, опустошенным, ребенком, который слишком поздно начал взрослеть.
Шаманка успела оборвать себя прежде, чем губы искривила усмешка.
«Не смейся. Ты и сама бы рассуждала так же. И он-то повзрослел с тех пор, а ты?»
- И как, тебе удалось… ей что-нибудь доказать?
- А ты как считаешь? – Зан’Дар почувствовал отголосок иронии в ее вопросе, - Разумеется, нет. Ее народ, может быть, и кажется мягкосердечным, но они не идиоты и, уж конечно, чувствуют боль не хуже других. Она была достаточно снисходительна, чтобы общаться со мной на равных, она даже могла опуститься до разговора со мной, или даже до дружеского рукопожатия – да, в конце концов, я смог добиться кое-какого доверия. Но прощение? Нет, об этом и речи идти не могло.
К счастью потом военная кампания закончилась, а вместе с ней и мое временное помешательство. Наши пути снова разошлись. Я был слишком занят: мне наконец-то удалось встать на след Зверя. Он, как и многие в те годы, стремился на север. Там объединялись под знаменами другого Короля все те отверженные, обозленные, кто посвятил свою жизнь – или подобие жизни – ненависти и мести. Кровь старых богов текла по алтарям и, должно быть, в этой крови старый ведун видел и свое спасение. Мы снова сражались, но в этот раз все было много хуже, чем раньше. Говорят, что те, кто вернулся из Нордскола, смеются над ужасами Катаклизма. Охотно верю в это: хуже той войны не было и, надеюсь, уже не будет. Пусть проклятая дыра расколет этот мир надвое, пусть целая стая гигантских ящериц напустится на него, но никогда больше этот мир не будет стоять так близко к своей гибели.
Что может рассказать о Нордсколе человек, который большую часть времени провел в госпитале, латая и штопая раны, подыхая от голода и холода, ночами сходя с ума от ужаса? – он уставился в огонь, - Страшно умирать. Страшно узнать в толпе врагов лица тех, кто погиб по твоей вине. Страшно ненавидеть собственных мертвецов. О чем может рассказать человек, вроде меня? Наверное, о том, как твой товарищ, еще час назад надеявшийся на спасение, сейчас тянется холодными, окоченевшими пальцами к твоему горлу – потому что не хватило сил, потому что _ты_ не успел.
Единственное, что спасало меня от помешательства, была моя охота. Пока наша армия прогрызала себе путь к цитадели Короля Лича, я двигался по следам собственной добычи. В те дни я в последний раз увидел Ее. Кажется, она даже обрадовалась мне, как старому другу. Только подумай, что должно было произойти с нами, чтобы это вообще стало возможно! Она улыбнулась, увидев _меня_. Насколько надо было ненавидеть эту землю, эту войну, этот проклятый холод, чтобы обрадоваться _мне_!
В тот день я понял, насколько пусты мы оба. Как два дырявых сосуда, из которых медленно вытекает вода: не способны удержать ничего хорошего. Она все еще достаточно полна, чтобы испытывать сострадание, я уже достаточно пуст, чтобы не испытывать угрызений совести.
Он опустил голову и уставился на собственные ладони.
- На все воля духов: так она сказала. Вот и все напутствие перед битвой. На следующий день я отправился на развалины Зул’Драка и прикончил то, что осталось от Зверя.
Тишина вползает в небольшое помещение, струится по полу, стенам, вальяжно раскидывается между ними. В глазах шаманки стоят слезы: невозможно спокойно слушать его слова. Всего лишь слова: но они проникают внутрь, сдавливают горло, сжимают холодом и страхом ее собственное сердце. Холод – он тоже бывает разный. И дело не в том, насколько крепки его когти, насколько он силен. Бывает холод, под которым, как под пуховым одеялом, теплится жизнь. Который сохраняет эту самую жизнь, лишь делая ее крепче. Но бывает холод, за которым – лишь смерть.
«А ведь это только его воспоминания, бесплотные призраки прошлого. Если они бьют так, можешь ли ты вообразить, какого там было на самом деле? Но он вернулся из этого ада, вернулся… победителем? Нет, о победе не говорят так обреченно. Кем можно стать, если выдержал все это? Или в кого можно превратиться?"
Тоамна вздрогнула, будто от случайного сквозняка.
«Он столько прошел, столько пережил – что нового ты можешь ему сказать? Что ему до слов девчонки, не видевшей войны страшнее Альтерака? Которая никогда не испытывала и десятой части его боли?».
Дрогнули языки пламени жаровни, бросив отблеск на лицо Зан’Дара, и шаманке вспомнилось, как она первый раз пришла к нему в кузницу. Со слепой уверенностью, что сможет убедить своенравного тролля, который не послушался даже приказа командира. Что духи не зря свели две извилистые дорожки.
«Он _тебе_ это рассказывает. Не кому-то более опытному и мудрому – тебе. Значит, ты здесь уже не лишняя».
Девушка потянулась к Зан’Дару: дотронутся, как тогда, в лесу, просто чтобы напомнить ему, что те холод и смерть уже в прошлом.
- Ты убил то, что от него осталось, - тихо, ласково. - И тогда не осталось вообще ничего, да?
Легкое прикосновение словно пробудило его от забытья. Потянувшись, он привлек ее к себе:
- Пустой сосуд, - шаман криво усмехнулся и, как и в прошлый раз, прикоснулся к собственной груди, - Я убил его, но что осталось мне? Что изменилось для меня?.. Я вернулся в строй и, кажется, продолжал сражаться. Исцелять. Не знаю, сколько дней или недель прошло после: все, как в тумане. Помню ту вылазку на территорию Альянса. Должно быть, мы были слишком опрометчивы, и наш отряд разбили. Я попал в плен. Попал в лагерь военнопленных, потом был переведен в тюрьму. Наверное, меня обменяли бы на золото или казнили - в зависимости от того, в чем больше нуждался король, в деньгах или в повешенных. Но наш мир тряхнуло, и королю стало не до того. Обо мне забыли, и, пожалуй, я был не против. Мне все равно некуда было идти. А там, в тюрьме, у меня было достаточно времени, чтобы обо всем подумать. Решения я так и не нашел, но, когда запахло жареным, понял, что не хочу умирать, как крыса, в пещерах под чужим городом.
Он усмехнулся:
- Штормград. И вечный гадюшник под ним. Когда все пошли на штурм к воротам тюрьмы - наверх, я пошел вниз. Там бушевал огонь. У меня было два варианта: либо пройти через пламя, либо погибнуть. Оба меня вполне устраивали, но… мне повезло. Я оказался наружи, живой, хоть и опаленный. А потом… потом я сбежал. На север, через пролив, и дальше.
Зан’Дар замолчал, задумчиво глядя в огонь. Он по-прежнему прижимал к себе Тоамну, наслаждаясь ее теплом. Вот и все. Свежая кровь капает из раны, а значит, скоро она начнет заживать. Или снова загноится – кто знает? Так или иначе, слова закончились. Огонь по-прежнему плясал в очаге, метель за стенами уже не шумела. Постепенно засыпал, убаюкивал ветер.
Сколько времени длился его рассказ?.. Кажется, за стеной, в бараке, прогрохотали чьи-то сапоги: сменяется караул. Ночь скоро закончится.
Он склонился, прижимаясь холодной щекой к ее разгоряченному лбу. Тепло. О чем еще он может просить?..
- Ты устала. Поспи.
- Не устала, - упрямо мотнула головой девушка. - И спать не хочу.
Неправда, конечно: они много проехали сегодня, а морально она была вымотана, пожалуй, еще сильнее. Но ей не хотелось оставлять Зан’Дара – пусть даже всего лишь уснув.
- Пустой сосуд можно наполнить заново, – негромко проговорила она, положив ладонь на его грудь, повторяя движение самого шамана.
«Пусть ему станет легче, хотя бы сейчас. Любая рана должна рана или поздно зажить. Пусть все будет не зря».
Тоамна крепче прижалась к мужчине: выслушать его было непростой задачей, но шаманка была благодарна Зан’Дару. Потому что сейчас – еще чуть-чуть ближе. Хотя казалось бы, куда уж еще.
- Ты говорил, что уже сражался за Северных Волков. Почему ты ушел отсюда в прошлый раз?
- Потому что пришло время отправляться на охоту, - ответил он.
По спине девушки на какой-то момент вновь пробежал холодок, и она пошевелилась, отгоняя это ощущение. «Хватит на сегодня холода».
- А сейчас? Я знаю, загадывать здесь вперед получается плохо… - она помедлила, будто не решаясь спрашивать. - Но ты думал – остаться или уйти искать что-то еще?
Это единственный вопрос о будущем, который пришел к ней в голову за очень долгое время. До этого Тоамна и не пыталась заглянуть дальше одного дня, дальше пелены ближайшего снегопада. И самой шаманке никогда не приходило в голову покинуть Альтерак, хотя, как ей казалось, здесь можно сражаться, но, наверное, чтобы здесь _жить_, надо быть Северным Волком. Единственный вопрос о будущем – и не себе.
«Я просто... боюсь».
Зан’Дар провел рукой по ее упрямым волосам:
- Я жду знака. Когда придет время, духи подскажут, куда идти. А пока пускай все остается, как есть.

URL записи

А знаете, что самое здоровское? Я вместе с ней слушала.